Чего хотят женщины

[К П]

Чего больше всего хочут женщины???
Конечно в рай попасть!!!

1.Человек, хотя он, подобно бессмертным,
естественно, ставит соитие выше всех других радостей, все же не допустил
его в свой рай! Даже мысль о соитии возбуждает его. Когда ему
предоставляется возможность осуществить его, он приходит в исступление и
готов поставить на карту жизнь, репутацию, все - даже свой нелепый рай,
- лишь бы использовать этот случай и достичь чудесной кульминации. С
юности и до старости все мужчины и все женщины ставят соитие выше всех
других удовольствий, вместе взятых, и однако, как я уже сказал, ему нет
места в их раю, его заменяет молитва!
Да, они ценят его чрезвычайно высоко, и все-таки, подобно всем
другим их так называемым "блаженствам", оно чрезвычайно жалко. Даже в
лучшем случае этот акт у них невообразимо краток - с точки зрения
бессмертного, я хочу сказать. И в повторении его человек ограничен
настолько, что... нет, бессмертным этого не понять. Мы, испытывающие это
наслаждение и его высший экстаз без перерыва и остановки в течение
столетий, никогда не сумеем по-настоящему и с должным сочувствием
постичь ужасающую нищету людей во всем, что касается этого великолепного
дара, который, когда им владеют так, как владеем мы, делает все
остальные удовольствия ничтожными и ничего не стоящими.
2. В человеческом раю _все поют!_(Как на ММК!!!!)
Человек, который на Земле не пел,
там поет; человек, который на Земле не умел петь, там обретает эту
способность. И это вселенское пение длится постоянно, непрерывно, не
перемежаясь ни минутой тишины. Оно продолжается весь день напролет, и
каждый день по двенадцать часов подряд. _И никто не уходит_, хотя на
земле подобное место опустело бы уже через два часа. И поют только
псалмы. Да нет, всего один псалом. Слова всегда одни и те же,
исчисляются они примерно десятком. В псалме этом нет и подобия ритма или
хоть какой-нибудь поэтичности: "Осанна, осанна, осанна, Господь Бог
Саваоф, ура, ура, ура, вззз, бум!.. а-а-а!"
3. Одновременно все до единого играют на арфах - все эти мириады! -
хотя на земле не нашлось бы и двадцати человек на тысячу, которые умели
бы играть на музыкальных инструментах или хотели бы этому научиться.
Представьте себе этот оглушающий ураган звуков - миллионы и миллионы
голосов, вопящих одновременно, и миллионы и миллионы арф, отвечающих им
скрежетом зубовным! Скажите мне: разве это не ужасно, не отвратительно,
не безобразно?
И вспомните: все это проделывается, чтобы вознести хвалы, чтобы
доставить удовольствие, польстить, выразить свое обожание! Хотите знать,
кто же по доброй воле готов терпеть такое странное восхваление,
достойное сумасшедшего дома? И кто не только терпит его, но и радуется
ему, наслаждается им, требует его, _приказывает_, чтобы хвала была
именно такой? Замрите.
Это - бог. Бог людского племени, хочу я сказать. Он восседает на
Престоле, окруженный двадцатью четырьмя высшими сановниками, а также
другими придворными, взирает на бесконечные квадратные мили своих
неистовствующих поклонников, и улыбается, и мурлычет, и довольно кивает
на север, на восток, на юг - готов поручиться, что во всей вселенной
никто еще не измыслил более нелепого и наивного зрелища.
Нетрудно догадаться, что изобретатель этого рая не придумал его
самостоятельно, а просто взял за образчик придворные церемонии
какой-нибудь крохотной монархии, затерявшейся на задворках Востока.
Все нормальные белокожие люди терпеть не могут шума. И тем не менее
они безмятежно приемлют подобный рай - не задумываясь, не размышляя, не
исследуя вопроса, - и даже искренне хотят туда попасть! Благочестивые
седовласые старцы большую часть своего времени посвящают мечтам о том
счастливом дне, когда они оставят заботы земной жизни и вкусят
блаженства этого местечка. И в то же время легко заметить, насколько оно
для них нереально и как мало они на самом деле в него верят: недаром они
никак не готовятся к великой перемене - никто из них не упражняется на
арфе и никогда не поет.
Как вы уже видели, этот необычайный спектакль нужен для вознесения
хвалы - хвалы, изливаемой в псалме, хвалы, выражаемой
коленопреклонением. Он заменяет "церковь". А ведь здесь, на земле, люди
не переносят больших доз церковной службы: час с четвертью - вот их
предел, да и то не чаще раза в неделю. То есть, по воскресеньям. Один
день из семи, и даже при таких условиях они ждут его без особого
нетерпения. Итак, что же обещает им их рай? Церковную службу, которая
длится вечно, и День Субботний, не имеющий конца! Им быстро приедается
даже их здешний коротенький день субботний, наступающий лишь раз в
неделю, и все же они жаждут, чтобы он длился вечно; они грезят об этом,
они говорят об этом, они _думают_, что они думают, что он сулит им
блаженство; с трогательным простодушием они думают, что они думают, что
они смогут быть счастливы в таком раю.
А все потому, что они вообще не умеют думать; они только думают,
будто они думают. На самом же деле думать они не способны; на десять
тысяч человек не наберется и двух, у которых было бы чем думать. А что
касается их воображения... - взгляните на их рай! Они приемлют его, они
одобряют его, они восхищаются им. Достаточно и этого, чтобы вы получили
полное представление об их разуме.
4. Изобретатель их рая ссыпает в него без разбора все нации. И к
тому же на основе полнейшего равенства, не возвышая и не принижая ни
одну из них: они должны быть "братьями", всегда пребывать вместе, вместе
молиться, вместе бренчать на арфах, вместе тянуть осанну - и белые, и
чернокожие, и евреи, и все прочие: никаких различий между ними не
делается. Здесь, на земле, все нации ненавидят друг друга, и каждая из
них ненавидит евреев. И все же любой благочестивый человек обожает этот
рай и лелеет мечту попасть в него. Совершенно искренне. И в святом
восторге он думает, будто од думает, что, попав туда, он обнимет все
земные племена и начнет безостановочно прижимать их к своей груди!
Человек - настоящее чудо! Хотел бы я знать, кто его выдумал.
5. Каждый человек на земле обладает своей долей рассудка, велика она
или мала; и он гордится ею, какова бы она ни была. И сердце его
переполняется гордостью, когда он слышит имена великих мыслителей своего
племени, и он любит слушать о их дивных свершениях. Ибо он одной с ними
крови, и, прославив себя, они прославили его. "Вот на что способен
человеческий разум!" - восклицает он и перечисляет мудрецов всех веков,
вспоминая бессмертные книги, которые они подарили миру, чудеса техники,
которые они придумали, - весь тот блеск, который они придали науке и
искусству; перед ними он обнажает голову, как перед монархами, и
искренне воздает им все почести, какие только может изобрести его
исполненное радости сердце, тем самым вознося разум надо всем, что
только есть в его мире, и признавая его единственным и верховным
владыкой! А после этого он стряпает рай, в котором не найти и жалкого
клочка разума.
Странно, любопытно, непонятно? И все же дело обстоит именно так, как
я рассказал, хотя это и кажется невероятным. Этот искреннейший поклонник
разума, по заслугам ценящий его величественную роль здесь, на земле,
сочинил религию и рай, которые не почитают разума, не хвалят его, не
ставят его ни в грош - короче говоря, даже не упоминают о его
существовании.
Вы, вероятно, уже убедились, что человеческий рай был замыслен и
построен по совершенно определенному плану, заключающемуся в том, чтобы
рай этот содержал до последней мелочи все, что отвратительно человеку, и
не имел в себе ни единой вещи, ему приятной!
И чем глубже мы будем исследовать предмет, тем очевиднее будет
становиться этот удивительнейший факт.
Итак, запомните; в человеческом раю нет места для разума, нет для
него никакой пищи. Он сгниет там за один год - сгниет и протухнет.
Сгниет, протухнет и обретет святость. И это хорошо, ибо только святой
может вытерпеть радости подобного приюта для умалишенных.

Twain Mark, Letters from terra.